Галерист и культурный деятель Марат Гельман рассказал DW о том, как Путин заговорил словами Дерриды и какие три типа людей нужны в России для осуществления перемен.
Современное постиндустриальное общество во многом подчиняется тем же принципам, что и сегодняшняя культурная политика, уверен галерист, а в прошлом политтехнолог Марат Гельман. Поэтому он считает, что будущая Россия должна выглядеть не как корпорация, а как ситуация. В интервью DW, записанном во время «Форума свободной России» в Вильнюсе, Гельман объяснил, что это значит на примере российской оппозиции.
DW: Мне на глаза попалась фотография в интернете, датированная 2000 годом: предвыборный штаб Путина празднует победу, и среди остальных — ваше улыбающееся лицо. Что это тогда для вас было?
Марат Гельман: Ну, надо сказать, что выборы закончились еще до того, как был сформирован штаб. В августе 1999 года Путина назначили премьером, его знало 2 процента населения, про рейтинг странно было говорить. А уже 24 декабря, когда закончились выборы в парламент, у него рейтинг был 60 процентов. Все это время шла кампания. У нее был простой месседж: все, кто участвуют в думских выборах, клоуны. А рядом идет настоящая работа, парень, как в клипах, перемещается по стране, решает вопросы, открывает заводы. Во время думской кампании я руководил штабом СПС. И когда все это произошло (объявление о досрочных выборах президента. — Ред.), тогда Боря Немцов сказал: мы тоже выдвигаем Путина, надо кого-то в штаб (смеется. — Ред.).
Марат Гельман
И мы были таким декоративным элементом — подтверждением, что и правые, Союз правых сил, поддерживают Путина. Были смешные моменты. Наружной рекламы не было, но на местах людям очень хотелось что-то повесить. Шура Тимофеевский (эссеист Александр Тимофеевский. — Ред.) заложил в один из текстов цитату Дерриды (философ Жак Деррида. — Ред.). Путин тогда вроде написал шесть программных текстов. И вдруг, мы приезжаем в Питер, и там на билборде — Деррида! И подписано: «Путин». Нам тогда люди говорили: что вы делаете, это гэбэшник, это не исправишь. Но мы тогда в это не поверили.
— Вам тогда подтасовки с цитатами из Дерриды казались смешными?
— Да.
— А когда для вас все это перестало казаться смешным?
— В 2004 году. Когда после захвата заложников в Беслане отменили выборы губернаторов. И говорилось: это — чтобы терроризм остановить. Все стало понятно. Я тогда вышел из политического контекста. Когда был Медведев, я возвращался на год, в Общественную палату, но тоже — в культурном контексте.
— Нынешнюю работу в Черногории считаете временным проектом?
— Даже если уезжаешь из России навсегда, то не думаешь, что Черногория — это конечный пункт. Сейчас у меня новый контракт. Я был недавно в Москве, у меня родилось много детей за это время, и их надо прописать хотя бы. И понял, что могу быть там только как турист: если не думать о том, что там происходит, то можно там находиться. Как только я пытаюсь погрузиться, то мне становится нехорошо. Причем не от ситуации, а от того, что люди, которые остались, — с ними происходят метаморфозы.
Человек не может долго про себя думать плохо. Если он пошел на конформистскую сделку, он не может себе все время говорить: «Вот, я конформист». Он должен себе объяснить: «Да нет, это правильно, надо менять власть изнутри». Люди меняются, ты видишь то, что они уже не видят. Я могу вернуться, если пойму, что занимаюсь не борьбой за право работать, а какой-то содержательной работой — там, где у меня есть компетенция. Насколько это близкая перспектива? Мы все видим, что не очень.
— На «Форуме свободной России» в Вильнюсе вы говорили о том, что для перемен в стране нужна «трехступенчатая ракета«. Вы могли бы раскрыть этот образ?
— Есть три разных задачи, которые стоят перед оппозицией. Первая: смена власти как можно быстрее. Вторая: сделать так, чтобы в момент перехода не был реализован катастрофический сценарий — хунта не захватила власть, развала страны не произошло. Третья — построение демократического общества. Я считаю, что для каждой необходимы три разных типа людей. Очень важно обществу продемонстрировать все три типа сразу. Почему?
В моем окружении многие не поддерживают Алексея Навального только потому, что думают, что, когда наступит момент построения демократического общества, он будет недостаточно демократичен. Я поддерживаю Навального, я считаю так: просто надо его поддержать сейчас, потом тех людей, которые будут удерживать страну от катастрофы, — людей переходного периода, лишенных амбиций. Понятно почему: они будут устанавливать правила. Если я в счетной комиссии, я не баллотируюсь. Ну, и люди должны быть по отношению к этой ракете лояльными.
— Но пока не видно, откуда могут появиться все эти люди, все эти ступени «ракеты», которую вы описали… Откуда все возьмется?
— То же самое общество в разной атмосфере воспроизводит разное количество и качество людей. В 90-е их было много, сейчас — мало. Это означает, что вопрос не в людях, а в рамке. В культурной политике есть принцип: мы создаем не корпорацию, а ситуацию. Ты не можешь сказать: этот художник будет новым Ван Гогом. Ты говоришь: надо создать такую ситуацию, чтобы было много художников, чтобы им было комфортно. А среди них — не знаю, кто — кто-то может стать Ван Гогом.
Многие принципы культурной политики применимы к большой политике. Принципы культурной политики больше соответствуют принципам постиндустриального общества в целом. Поэтому у меня есть какие-то рецепты. Люди появятся сами, как только ты создашь контекст.
Политическая сила должна не только действовать, но и содействовать, создавать условия. То есть, не вижу проблемы, я уверен, что эти люди есть. Безусловно, часть из них за рубежом. Только они могли бы быть основой этой конструкции.
— Но могут пройти годы и десятилетия, прежде чем появится возможность увидеть на практике реализацию ваших идей. Может, вам ближе идея создания некоего «острова Крыма»? Скажем, в той же Черногории или еще где-нибудь?
— Не было такой идеи. В голове всякое бродит, конечно. Но в связи с донецкой всей фигней даже разговоры об этом вызывают подозрения, что ты чего-то мутишь. Мол, сначала придут культурные люди, а потом зеленые человечки. Поэтому культурная автономия уже реализуется, но не по территориальному принципу, а по языковому.
Я делаю в Черногории фестиваль и собираю русский Берлин, русский Лондон, русскую Прагу, русский Тель-Авив. И это похоже на то, как существует латиноамериканская литература: она испаноязычная, но самостоятельная. Мы оторвались от России, создаем русские книжные магазины, театры и так далее, но не хотим создавать территориальность.
