Доклад Елены Галкиной
Не так давно активисты и аналитики одной постсоветской страны обсуждали основы гипотетического проекта новой конституции. Понимание основных прав человека было близким к консенсусу, но предложение зафиксировать право на восстание вызвало ужас в прогрессивной аудитории, которая собралась переучреждать государство на базе теории общественного договора.
И это происходит сейчас, хотя ещё в конце XVII в. Джон Локк в работе «Два трактата о правлении» сформулировал, что, согласно общественному договору, когда правительство действует против интересов граждан, покушается на базовые естественные права, у граждан возникает право на восстание. По сути, именно право на восстание служит крайней гарантией от тирании.
В 1861 г. президент США Авраам Линкольн в своей инаугурационной речи провозгласил: «Эта страна с ее учреждениями принадлежит людям, которые ее населяют. Всякий раз, когда им надоест существующее правительство, они могут воспользоваться своим конституционным правом изменить его (внести в него поправки) или своим революционным правом разорвать его на части (расчленить его) или свергнуть».
В 1948 г. право на восстание против тирании и угнетения было зафиксировано в преамбуле Всеобщей декларации прав человека ООН.
Но во многих незападных обществах право на восстание, как и остальные права, осознаётся, рефлексируется коллективным сознанием только сейчас.
Это происходит, в том числе, и на Форуме свободной России.
В последние десятилетия демократические политики, активисты, исследователи процессов демократического транзита не прекращают дискуссии по вопросу, что эффективнее: насильственное или ненасильственное сопротивление «захватчикам» государства – автократам, олигархии? В нашем регионе обсуждение обострилось в связи трагедией, которая сейчас разворачивается в Беларуси.
Я считаю, что опыт начала XXI столетия показывает: такая постановка вопроса бессмысленна и даже вредна для достижения демократическим сопротивлением своей цели.
В августе 2011 г. американская исследовательница Эрика Ченовет, вдохнувшая второе дыхание в идею преимущества ненасильственных тактик сопротивления, опубликовала в Foreign Policy статью, где доказывала преимущество сирийского метода мирного гражданского протеста против Асада перед насилием в Ливии[1].
Сейчас мы можем точно сказать: авторка категорически ошиблась.
Она не знала, видимо, что за месяц до публикации её статьи группа сирийских офицеров, не выдержав созерцания пыток и убийств, применяемых режимом Асада для подавления мирного протеста, объявила о создании Свободной сирийской армии. В стране уже начиналась гражданская война. Но, как мы сейчас понимаем, слишком поздно.
Взявшись за оружие в феврале 2011-го, сразу после первых жертв от дубинок полиции и пуль снайперов, ливийцы в октябре достигли цели своего протеста – диктатор был убит, страница истории под названием «Джамахирия» окончательно закрыта. Сейчас в стране продолжается гражданская война, в целом почти за 10 лет погибло около 20 тыс. человек. Сирийцы терпели полгода – сейчас там тоже гражданская война и интервенция, только жертв около 0,5 млн, более 5 млн беженцев и 7,6 млн внутренне перемещённых лиц.
С февраля 2014 г. продолжаются безрезультатные мирные демонстрации в Венесуэле, в то время как в Украине после краха режима Януковича, точку в котором поставило перерастание мирного протеста в вооружённое восстание, уже дважды прошли конкурентные выборы президента, парламента, местных органов власти.
Ещё дольше, с периодическими вспышками, идёт сопротивление «улицы» коррумпированному олигархическому картелю в Ливане, который довёл государство до состояния реального failed state, где в августе 2020 г. взрыв аммиачной селитры в порту Бейрута буквально снёс полгорода.
Режимы «захватчиков государств», будь то автократы или конкурентные олигархии типа ливанской, в ходе Арабской весны точно научились одному: при появлении на площади большого скопления протестующих надо не собирать чемоданы, а бороться за самосохранение в кресле. И пока лояльно «глубинное государство», прежде всего, силовые структуры, а также значительная часть населения, в том числе пассивной лояльностью (как бы не было хуже), им удаётся сохраниться во власти.
Да, постоянные мирные массовые акции подтачивают легитимность режимов, но их падение происходит скорее в результате вмешательства третьей стороны. Это может быть, например, ситуативный союз ЕС и РФ в отношении «монарха» Молдовы Владимира Плахотнюка (с Иванишвили в Грузии пока такого не получится – он обладает сильной внутренней легитимностью). Его изгнание сначала вроде бы расчистило дорогу для консолидации власти в руках пророссийского президента Додона, но на данный момент привело уже к честной победе Майи Санду с антикоррупционной и проевропейской повесткой. В случаях Зимбабве (2017) и Судана (2018-2019) бенефициарами гражданского протеста стали группы влияния из «глубинного государства», которые заменили одряхлевших диктаторов.
За декаду после Арабской весны есть лишь один пример успешной полностью ненасильственной демократической революции – Армения весной 2018 г. Она отличалась на редкость высоким уровнем участия граждан (чуть менее половины жителей республики)[2], который позволил успешно блокировать административные здания, площади, провести транспортную блокаду. Силовики в первые дни пытались применить силу, но оказались беспомощны перед морем людей. Правительство было зримо и бесспорно делегитимировано.
Народ в Армении реализовал то, что называется правом на восстание – осуществил свою власть непосредственно, внеинституциональным способом. Это было зрелище настолько величественное, что даже кремлёвская пропаганда остереглась тогда шельмовать восставших. Но нельзя забывать, что во главе этого движения стоял лидер, облечённый доверием значительной части общества, благодаря своей многолетней бескомпромиссной борьбе, и его политсила, которая даже имела 9 из 105 мест в парламенте на момент начала революции.
Революции в Тунисе и Египте при всей их стремительности (3-4 недели) точно нельзя назвать grassrootsкампаниями. В 2010-2011гг. гражданское общество эти стран сумело мобилизоваться в жёстких условиях политической несвободы и не только превратить бунт в начало революции, но и продолжить её, во многом потому что исламистская организация десятилетиями целенаправленно формировала и форматировала это гражданское общество во имя своей политической цели, о чём в последние годы опубликованы сотни исследований. Оказали влияние и светские политические силы, пусть в рудиментарном состоянии, но имевшиеся на момент начала восстаний.
Ещё более организованным был Евромайдан ноября 2013 – февраля 2014 гг. в Украине, который направляла коалиция оппозиционных парламентских сил с развитыми сетями в регионах. Именно планирование и организация привели Майдан к победе, но легитимным его сделали сотни тысяч людей, приходивших на мирные митинги в выходные дни, а не выстрелы из Консерватории и «матрос Железняк» (сотник Владимир Парасюк, 21 февраля 2014 пригрозивший Януковичу вооружённым штурмом, если он не уйдёт добровольно). Напротив, по-моему, именно насильственная составляющая приводила уже в 2014 г. 31,2% украинцев к мысли о квалификации тех событий как «государственного переворота»[3].
Сейчас в Украине наблюдается феномен, который можно сформулировать как «травму майданов» – люди разочаровались во всех традиционных методах внеинституциональной протестной активности, предпочитая им участие в избирательной кампании – так в 2019 г. произошла «электоральная революция», то есть избрание президентом комедианта Зеленского протестным, дегажистским голосованием.
Готовность к формам протеста, Украина
| 20-24.12.2013[4] | 01-30.12.2018[5] | 01-12.12.2019[6] | |
| Участие в избирательной кампании | 32 | 32 | 34,1 |
| Санкционированные демонстрации | 22,5 | 11,1 | 10,7 |
| Несанкционированные | 6,1 | 3,8 | 2,1 |
| Забастовка | 8,4 | 3,3 | 3,6 |
| Захват зданий | 1,6 | 0,7 | 0,7 |
| Создание вооружённых формирований | 0,9 | 0,8 | 1,0 |
Для сравнения, в государствах работающей либеральной демократии (например, Германия, Швеция) участвовать в мирных демонстрациях готовы стабильно 70-80% граждан, бастовать – 25-50%, готовых захватывать фабрики и здания в начале нулевых было 15-25%[7].
Что касается насильственного метода протеста, т.е. вооружённых формирований, то доля столь радикально настроенных граждан в Украине остаётся стабильной и не превышает 1%. Почти консенсусом украинское общество рассматривает насильственный метод как неприемлемый – что до революции 2014 г., что после. И заметного сдвига в большую сторону уже не будет.
Дело в том, что в наше время «революций достоинства» люди в странах периферии осознают свои естественные и равные права – гражданские, политические, социальные. В развитых странах данный процесс завершён или подходит к завершению, когда лейтмотив левого крыла Демпартии США на этих выборах «медицина – это право». Зачем нужно всеобщее избирательное право, рабочий класс Манчестера знал уже в 1819 г. На постсоветское пространство и в страны Ближнего Востока это осознание приходит только в последние пару десятков лет.
Вместе с осознанием универсальных прав приходит и потребность в новом, настоящем, то есть не между властью и народом, а между людьми по поводу власти, общественном договоре, когда государство будет принадлежать всем гражданам, а не узкой группе «захватчиков».
Причём все права, борьба за которые в странах Запада имеет столетия истории, в наших регионах осознаются разом, можно сказать, единым пакетом. От права на жизнь до права на восстание.
Поэтому участники массовых протестов не будут настроены применять силу. Единичные жертвы режима могут быть триггером волны гражданского гнева – но не всегда. Чтобы они стали таковыми, нужны мощные каналы коммуникации, способные объяснить, что произошло и что нужно делать. Но если нет организации, идеологического центра, который способен артикулировать общественный запрос, то и мощный канал не поможет, как мы наблюдаем сейчас в Беларуси. Идеологическая монополия режима разорвана, но на пустом месте так и зияет ничем не заполненная дыра. Потому у беларусских элит сейчас стоит выбор не между консолидацией вокруг Лукашенко и переходом на сторону народа, а между Лукашенко и Путиным.
Итак, демократическое сопротивление может победить узурпатора, только разбив идеологическую монополию режима и только имея зримую массовую поддержку.
Ключи к успеху движения за демократически транзит:
— чёткое понимание и артикуляция реальных, а не навязанных сверху запросов общества, и круги доверия, построенные на общем образе будущего, – тогда кампания будет массовой и долгой;
— лидерство и менеджмент, способные использовать массовый энтузиазм.
А любой демократический транзит «снизу» в ближайшем будущем может быть в основе своей только массовым и потому ненасильственным. Но он не может замыкаться на тактике ненасилия, если насильственные действия режима не позволяют реализовать право на восстание против тирании и угнетения.
[1] https://foreignpolicy.com/2011/08/24/think-again-nonviolent-resistance/
[2] В Армении 43% респондентов летом 2018 г. утверждали, что принимали участие в апрельских акциях протеста (см. https://www.iri.org/sites/default/files/2018.10.9_armenia_poll_presentation.pdf ). Для сравнения, в Украине в конце 2014 г. вспоминали о своём участии в протестах по всей стране около 20% (https://interfax.com.ua/news/general/235218.html ), а в декабре 2013 г. говорили об участии 11,8% (https://dif.org.ua/article/gromadska-dumka-pidsumki-2013-roku ).
[3] https://dif.org.ua/article/richnitsya-maydanu-opituvannya-gromadskoi-ta-ekspertnoi-dumki
[4] https://dif.org.ua/article/gromadska-dumka-pidsumki-2013-roku
[5] http://www.kiis.com.ua/?lang=ukr&cat=reports&id=821
[6] https://www.kiis.com.ua/?lang=ukr&cat=reports&id=911&page=2&t=6
[7] WVS, волны 4-7.
Елена Галкина
