Много лет назад во время Венецианской биеннале я была приглашена на прием по случаю реставрации картины Тинторетто, деньги на которую дал, видимо, кто-то из российских толстосумов. Богатый прием проходил в театре «Ла Фениче». Публика была российская, из европейцев – лишь мой друг-англичанин да Майкл Найман, композитор. Обращаясь к нему и отчасти ко мне, мой друг произнес вполголоса: «Странно, вот хорошо по-европейски одетые люди, прием в центре Венеции, почему же у всех такой вид, будто их ненадолго откуда-то выпустили?».
В тот момент проходившая мимо дородная россиянка смачно выплюнула косточку от оливки прямо ему в тарелку.
Кадр был достоин кинематографа.
Мой друг опешил, а Найман поперхнулся от смеха.
Тогда мне показалось это забавным.
Сегодня кажется провиденциальным.
…Привычка к жесткому контролю и репрессивный механизм российского воспитания приводят к виктимности и безответственности инфантилизма. Совсем не трогательного, а чудовищного в своем бездействии и эгоцентризме.
Позиция на ментальном диване за защитным экраном – позиция бесчувственного удобства и безответственности.
Слово «ответственность» работает для россиян как триггер. Тут системный инфантилизм моментально трансформируется в агрессию.
Антивоенным россиянам по-прежнему искренне кажется, что главные жертвы – они сами.
В дискуссиях об ответственности россиян на третий год полномасштабного геноцида, на фоне обстрелов и бомбежек украинских городов, ярость направлена не на преступников, а на того, кто посмел поднять этот вопрос.
…Биография Путина – отражение всех недугов страны социального сиротства. История street kid, которому авторитетный блатарь-тренер открывает двери. И далее везде – от питерской подворотни до школы КГБ, через кооператив «Озеро».
Непонимание миром самой сути российской жизни «по понятиям» оплачивается сейчас тысячами украинских жизней. И в этом нынешняя невыбранная власть безнадежно репрезентативна. Это во многом собирательная биография. Наверх добираются те, что порасторопней, похитрей, повезучей. Как и положено в блатном мире. Как бывает в детдомах. Или же те, кого, наоборот, продвигают отцы. Не потому ли такими устойчивыми и живучими оказались старые советские иерархии – партийные, литературные, художественные? И речь отнюдь не только о силовых структурах. Если проследить биографии многих деятелей постперестроечной и нынешней России, то именно наследники прежних элит заняли важные позиции и занимают их в культурно-интеллектуальной иерархии «оппозиции».
…Блатная идея особого статуса «своих» и «своего» зашифрована в каждой молекуле русской жизни. От автоматических фонетических коннотаций «СВО» до лозунга «своих не бросаем».
То же и в «культурной» среде образованного класса, который лишь очень условно можно обозначить «интеллигенцией». Один общий лагерно-гулаговский инвариант: «интеллигентская мафия», круговая порука, жизнь по понятиям, все свои, возьмемся за руки, друзья. Платон мне друг – он истины дороже.
От «возьмемся за руки, друзья» до «рука руку моет» дистанция оказалась пугающе коротка.
«Наш круг» советских времен постепенно в постсоветскую эпоху трансформировался в «интеллигентскую мафию» (так говаривала на полном серьезе одна моя дальняя родственница), в прекрасные проекты и стартапы, кафе и заведения, в университеты, школы, лектории и СМИ, где формировались следующие поколения связей, часто важных и плодотворных, но в которых не принято было критически оценивать «своих» и где демократические процедуры, прозрачность и меритократия часто отсутствовали, но зато неизбежны были компромиссы с повышением ставок. Это общее свойство закрытых сообществ, от тюремно-криминальных до церковных, от сект до элитных школ – тот же знаменитый кейс 57-й школы и других подобных «интеллигентских» заведений, где десятилетиями практиковалась педофилия.
Компромиссы моральные шли рука об руку с экономическими, которые затем вместе с режимом эволюционировали в этические и политические. И в дружбу со злом.
Все со всеми связаны. И потому повязаны.
И те, кто за, и те, кто вроде бы против. Поэтому «Дождь» не трожь, поэтому любая критика оппозиции – это «работа на Кремль», поэтому некрологи в духе «всё неоднозначно», поэтому людоедско-сервильные заявления вчерашних директоров московских музеев объявляются чуть ли не героизмом.
…Иерархия и культ/образ/модель тюрьмы как центральное понятие культуры, присутствующее на всех уровнях, где всё, даже репрессии власти, трансформируется в статус (см. недавний казус с «иноагенством» авторки этих строк).
Изоморфность общества ГУЛАГу не случайна. Это прямое наследие непроведенного процесса дегулагизации в стране, где большая часть населения соприкоснулась с ГУЛАГом в том или ином виде: либо подвергалась репрессиям, либо была их исполнителями, а нередко оказывалась сперва в роли палача, а затем жертвы.
Тюрьма – центральное понятие русской культуры. Не случайно тюремной культурой пропитано всё общество, легитимизировавшее и нормализовавшее ее на всех уровнях – от лингвистического до ценностного. Или же превратившее тюрьму в своего рода меру всех вещей. От сумы да от тюрьмы.
Почему не удалось построить хоть какую-то демократию в москво-питероцентричной России, где именно усилиями «демократической интеллигенции» возникли миры, совершенно изоморфные по своей элитарной эксклюзивности кооперативу «Озеро». Их долгое сосуществование с раздувающимся под имперской клептократией фашизмом тоже, увы, не случайность, а закономерность.
Главное условие функционирования и воспроизведение насилия и принятия его обществом – его нормализация.
И вот тут лингвистический аспект выходит на первый план.
Представление насилия как естественного хода вещей через слова, через всевозможные эвфемизмы и нейтронимы, историческая нормализация от легализации колониализма или войны через слова «освоение» и «освобождение» до никогда не прекратившей свое функционирование отравы лагерно-советским языком. «Комсомолка» вместо газеты, «вышка» вместо учебного заведения.
Ничего удивительного, что именно газета «Московский комсомолец» (удобно замаскированная аббревиатурой «МК») пережила все режимы. О роли советских аббревиатур для затемнения смысла и нормализации зла тоже написано немало.
Всё это связано.
Имперство – лишь одна из исторически укорененных форм логики доминирования и несвободы на всех уровнях, выстраивание иерархии «своих», понятия внутрицехового «величия», подменяющие демократические процедуры и систему ценностей и оценок, отсутствие авторефлексии, которая и есть основа развития любой культуры, здоровой самокритики и внешней критики, которая бы не воспринималась как предательство «своих» и угроза репрессий, подмена ценностей «понятиями» – кумовством и взаимозачетом услуг – и, конечно же, виртуозное лингвистическое неназывание вещей своими именами на всех уровнях и оправдание любой мерзости: от литературного воровства и харассмента до разных форм и степеней насилия – роднят власть и интеллигенцию. И связаны в единый континуум несвободы.
Выбирая последовательно путь инфантильного эгоцентризма, изоляционизма и глухоты и тем самым уже вполне добровольного (в отличие от периода железного занавеса и отсутствия соцсетей) исключения себя из потока и развития общемировой мысли интеллигенция (культурная элита/образованный класс) внесла и продолжает вносить заметный вклад в дальнейшую архаизацию и без того отсталого патриархального российского общества, в легитимизацию анахронистических практик и представлений: от мизогинии до шовинизма всех сортов, которые при низком уровне жизни и общем высоком уровне насилия и толерантности к нему и привели к тому, что нынешнее российское общество не только интериоризировало фашизм, проглотило войну, но и «потребляет» их в своих интересах, представляя при этом как нечто объективное, не признавая своей ответственности ни на каком уровне.
Любимая интеллигенцией цитата Бродского «ворюга мне милей, чем кровопийца» только сейчас, после 24 февраля 2022 года, окончательно показала свою изнанку. Именно выстраивание преференций зла создает этот континуум и неизбежно приводит через воровство к насилию от микроуровня до макро, будь то искусство или любая культурная апроприация как следствие колонизации или же простая социальная иерархия – допустимость «заимствования» текстов без спросу менее известных авторов более успешными или же студенческих идей преподавателем (часто ещё с гарниром приставаний впридачу). «Всё неоднозначно» в вопросах помещения чужого текста в свою книгу легко и плавно переходит во «всё неоднозначно», когда высший в другой иерархии решил, что теперь нормально бомбить соседнюю страну. Внешний репрессивный корсет вместо внутреннего ценностного каркаса объединяет российскую интеллигенцию с российскими же обывателями, а российских обывателей с чиновниками, а российских чиновников с российскими военными, садистами, насильниками. Это тоже континуум. И консенсус…
