В день памяти жертв Голодомора молча наблюдать открытие модной российской институции (филиала Московской ГЭС-2 ) в центре Венеции было невозможно.
И я сходила на открытие Scuola Piccola Zattere. Зачем, точно не знала.
На входе стояла частная охрана, которая совершенно не интересовалась входящими. И, проскользнув внутрь, я застала отрывок предисловия главы пресс-офиса, миловидной молодой итальянки, которая представилась Ирене, о том, как похорошеет и расцветет наш город с появлением этой совершенно новой институции, которой никогда не было, и вот опять.
– Правильно ли я понимаю, что хозяева палаццо прежние?
– Да, это по-прежнему Виктория Михельсон и ее страсть к современному искусству, которая не меркнет. Она не хозяйка, палаццо взят в аренду на 20 лет у мэрии Венеции. (Насколько мне известно, за бесплатно, ибо Михельсон оказал городу Венеции и ее порту какие-то неоценимые услуги, но об этом Ирене умолчала, а я промолчала, потому что главным было другое).
– А правильно ли я понимаю, что деньги на это прекрасное начинание оплачены кровью украинских детей, оружие на убийство которых субсидирует ее отец, олигарх, ближайший друг Путина?
Девушка слегка изменилась в лице, но быстро совладала с собой, поправила чуть спозшую улыбку и затараторила:
– Средства на эту Скуолу и весь проект – это личные деньги Виктории, они приходят с итальянского счета и не идут из России, мэрия Венеция и префектура провели соответствующие проверки. Все, что вы видите (а видела я уже не раз виденный и до вторжения огромный, в три-четыре этажа, палаццо с видом на канал Джудекки, отремонтированный с иголочки и забитый современным западным не первого ряда искусством, нарочито никаким боком не связанным с Россией), сделано на личные средства Виктории, которая уже 10 лет не живет в России. Мы, ее команда, помогаем ей в этом, но средства целиком ее.
Действительно, почему бы и нет? Особенно зная, что Виктория получила 1.2 биллионов долларов (а именно столько перевел каждой из дочерей внезапно расщедрившийся, боясь как бы не клюнул жареный петух, папаша в самом начале вторжения).
Леонид Михельсон, кажется, 66-й самый богатый человек планеты. Он же перехватил упавшее знамя Пригожина и субсидирует отряд (армию?) частных наемников в Украине. Он же производитель взрывчатых веществ и разных видов оружия.
Я притворно улыбнулась в ответ:
– Какие прекрасные новости. То есть, приходя сюда как венецианский гражданин, просто посетитель или художник или галерист (моя галерея ровно за углом) я могу дышать свободно и не мучиться моральными дилеммами о целях и происхождении всех этих мастерских, выставок и мастер-классов, которые вы предлагаете?
Конечно, я понимаю совершенно правильно
– Ирене снова стала легкая, как птичка, – если у вас будут любые вопросы, мы с радостью на них ответим. До скорой встречи. При случае обязательно зайду к вам в галерею…
Открыть нельзя закрыть.
Я опять вспомнила их «Пока ветер не переменится», сказаное мне с предельно циничной откровенностьб
каким-то смотрителем палаццо весной 2022-го… Ну что ж?
Потом был даже короткий оккупай молодыми итальянскими анархистами и зелеными, которые протестовали против экологического и антропологического зла михельсоновского «Новатека» разом. Потом владельцы, видимо, вернули себе контроль за недвижимостью, думали долго и придумали. Аккурат после выборов Трампа и в последний уикенд перед закрытием Биеннале.
Я ходила по залам, и от этого искусства тянуло удушливой мертвечиной, что, впрочем, всегда отличало выставки фонда V-A-C. Но если до вторжения это была пластиково-глянцевая модная мертвечина, то теперь через каждое видео, инсталляцию на меня физически ощутимо глядели смерть и разрушения. Дышать было тяжело. На экране рушились какие-то кубики, что-то скрежетало, заляпанные драпировки свисали с потолка, целая комната была посвящена нарезке (как тут не вспомнить книгу убитого в биробиджанской тюрьме Павла Кушнира, концерт памяти которого в исполнении самого маэстро Соколова прошел на этой неделе в Париже). Выпотрошенный диван напоминал фотографии квартир после прилета российских ракет. А нарезанные обрывки книг на фоне резных окон с сиреневыми в сумерках венецианскими небесами – конец той цивилизации, которую мы думали, что храним..
Народу было совсем мало (это тоже всегда отличало эту институцию и раньше – на парочке открытий, на которых я бывала до большой войны, всегда были расфуфыренные российские девицы в сопровождении хлыщеватых бойфрендов и никого из местной публики, не то что ценителей искусства, которых обыкновенно встречаешь на открытиях музейных выставок в Коррер или в Академии, но даже и завсегдатаев средней руки у вернисажей и просто посетителей Биеннале – никого, за исключением продавца газетного киоска напротив палаццо и бармена из соседнего бара).
Я прошла дальше. На третьем этаже проходила небольшая пресс-конференция или просто презентация/открытие.
Известная кураторша Ирене Кальдерони представляла художника де Томмазо, который станет ближайшим резидентом и автором проекта… Они что-то говорили о художественных практиках и институциональных, в зале сидело человек 35 и еще с пяток журналистов с камерами (или это были собственные их операторы, не знаю) стояли вдоль стены.
В соседнем зале уже накрывали просекко и закуски.
Они все говорили и говорили, и я понимала, что презентация подходит к концу – и либо сейчас, либо никогда.
Я подняла руку.
– У Вас вопрос?
– Да, и даже не один.
– Пожалуйста…
Я вышла, сжимая в кармане телефон, поставленный заранее на сирену тревоги в моем приложении. И заговорила по-английски, на котором и шла пресс-конференция.
– Спасибо, я с интересом посмотрела вашу экспозицию, почитала пресс-релиз и пообщалась с вашей пресс-службой, послушала ваш диалог с художником – и мне осталось непонятно главное: ведь все мы знаем, что этот палаццо напрямую связан с международным преступником Путиным и его ближайшим другом олигархом Михельсоном. Даже если, как утверждает ваша пресс-служба, финансирование поступает с частного европейского счета его дочери, то каким образом вы как европейская институция собираетесь дистанцироваться от того, что владелица фонда и руководительница вашей нынешней институции является дочерью и наследницей средств этого олигарха и прямого спонсора ведущейся прямо сейчас войны в Европе и геноцида украинцев? Мы все смотрим новости, мы все тут знаем, что Россия убила шестерых детей на прошлой неделе, что каждый день в украинские города летят российские ракеты, и я думаю, нам всем, тут собравшимся, как людям искусства и просто людям и как художественному и гражданскому сообществу Венеции, нашего общего прекрасного города искусства, не может быть все равно… Лично мне не хватает какой-то декларации со стороны вашей институции о вашей позиции при таких сомнительных связях… Я не знаю лично Викторию, не знаю вас, но вы себя позиционируете как новая институция на пользу горожан. Открывая ее на непонятного происхождения деньги игнорируя запах крови, слона в комнате и тысячи скелетов в шкафу в 2024 году, вы с самого начала не вызываете доверия, поэтому лично мне и, я уверена, всем присутствующим и венецианцам в целом было бы важно прочитать декларацию о ваших намерениях и позиции осуждения ведущейся Россией (на средства того же происхождения и владельца, что и ваши культурные инициативы), геноцидальной войны против народа Украины…
В зале повисла тишина. Кто-то попытался поаплодировать, но никто не подхватил эту инициативу и отдельный хлопок повис в разреженном напряженной тишиной воздухе.
Я собиралась уже надавить на кнопку телефона с сиреной, как позади меня раздался тихий голос: I am Victoria…
Хрупкая девушка лет 30-ти в пиджачке выступила из тени и на очень чистом английском поблагодарила меня за вопрос, сказала, что она самый мирный человечек на всем земном шарике, что ее цель – это искусство и образование и что эта институция надеется делом и своими инициативами подтвердить свои добрые намерения и вклад в общее дело всего самого светлого и чистого…
– И вообще, если можно, то, пожалуйста, давайте выйдем и поговорим лично.
Я согласилась.
Она выглядела довольно растерянно и явно не ожидала на узком междусобойчике таких неудобных вопросов. Да и вообще, ее отрыв от какой-либо реальности читался во всем ее облике. Она не была агрессивна – именно растеряна.
Мы вышли в соседнюю комнату и продолжили говорить по-английски.
Она спросила мое имя. Я представилась.
– Не думайте, я совершенно ничего такого (о, эти о любимые российские фигуры умолчания!) не поддерживаю, я давно там не живу, у меня есть друзья украинцы, я все знаю, но у меня есть ограничения личного характера относительно того, что я могу говорить вслух, и я не хотела бы попасть самой или подставить кого-то под тюрьму…
– Да, у нас у всех есть друзья украинцы и, насколько мне известно, вы под украинскими санкциями и именно поэтому фигуры умолчания сейчас невозможны. Как и серые зоны полуправды и теории малых дел в тени геноцида. Я не знаю вас лично и не могу и не буду входить в ваши личные обстоятельства, я вполне могу понять, что мы не выбираем родителей и в каких семьях родиться тоже, но сейчас вы открываете и представляете институцию. Это ваш выбор. И без четко сформулированного заявления на первой странице вашего сайта вся ваша деятельность окрашена цветом крови – я полагаю, вы это и без меня понимаете…
– А что же делать?
– Почему Вы спрашиваете об этом меня?
Не знаю, возможно, это была игра и заранее отработанная роль из области «мы не знали, нам сказали, что нас везут на учения», но мне показалось, что она действительно совершенно растерялась и, будучи уверена, что делает длагое дело развития культуры и современного искусства, вообще впервые столкнулась с каким-то, пусть даже чужими, моральными дилеммами и с чем-то вне своего надежно охраняемого внутреннего и внешнего пузыря (честно говоря, я в любой момент была готова, что ее частная охрана , которую я заметила при входе в палаццо, вот-вот выведет меня под белы руки).
– Ну хотя бы какой совет вы можете дать?
Мы разговаривали очень спокойно и предельно вежливо. Английский для этого идеальный язык.
– Я не буду столь неделикатна, чтобы лезть с советами и указывать вам, что делать. Я могу лишь повторить, чего не хватает не только лично мне, но, я уверена, всему сообществу нашего города. Здесь с 2022-го (а некоторые даже с 2014-го) находится огромное количество людей, вынужденных беженцев из Украины, у них россияне убили близких, детей, родителей, любимых, разбомбили дома, сломали жизни, их принимают венецианцы – я не думаю, что в этих обстоятельствах просто культурная институция с российским (пусть даже довоенным и хранящимся на счетах в Европе) финансированием, тем более через вас лично через шаг приводящая к людям, замешанным в прямой поддержке этой войны и этих преступлений и активному соучастию в них, может существовать в нашем городе в центре Европы без ясной декларации о желании дистанцироваться от этой позиции и осуждении этой войны и поддержки Украины и украинцев. Это то, что мы все ждем увидеть на вашем сайте и на стене при входе. А ваши личные обстоятельства – это обстоятельства вас как частного человека. Большое спасибо.
– Спасибо вам… Я не знаю, что делать… Я должна посоветоваться с моей командой… Я обязательно, но спасибо, если мы могли бы это обсудить подробнее позже, возможно, какие-то формулировки… И, пожалуйста, проходите, я надеюсь, вы останетесь на аперитив?
– Спасибо за разговор и за приглашение, но, к сожалению, я должна идти, у меня в галерее встреча через 15 минут. Всего самого доброго.
Я спустилась по массивной лестнице и готова была уже выйти из палаццо, как на выходе меня поймал тот самый художник – де Томмазо..
– Спасибо, я не знал, я теперь должен подумать… Меня пригласили, я погуглил, что она дочка олигарха из России, но я не знал, что он спонсирует эту страшную войну.
– Вся экономика нынешней России работает на войну. А уж бизнес непосредственных друзей Путина особенно.
– Спасибо, я буду думать, эти вещи надо знать.
– Не за что. Конечно, надо, если мы хотим быть честными художниками и людьми.
Наконец я выбралась из палаццо. Темнело. Я шла вдоль наводящей свою вечернюю красоту набережной: последний закатный луч клал румянец на потрескавшиеся фасады, подводил тени вокруг глаз окон и розоватых фонарей, ветер колыхал шелк канала, а я лишь ускоряла шаг старалась сбросить морок… Так близко от непосредственного источника абсолютного зла я еще физически никогда не находилась.
Остановилась у церкви перевести дух. Прямо на ступеньках стояла оставленная кем-то свеча…
Вспомнила, что за день.
Зажгла ее в память об убитых в Глодоморе и сейчас.
Постояла.
Посмотрела на колеблющиеся очертания хрупкого пламени и отражения лучшего города на земле.
Вдохнула морской воздух, смешанный с запахом дыма и дома и зашагала все дальше и быстрее прочь от массивного палаццо к своей маленькой галерее, где меня ждал рассказ о парижском концерте памяти еще одного неповторимого человека, убитого Россией и равнодушием или соучастием тех, с кем мне выпало в империи родиться, но с кем, в отличие от автора этой цитаты, меня не связывает ни идея величия замысла, ни величия империи, которой я никогда не понимала и не принимала и к которой не принадлежу, хотя, тем не менее, почему-то испытываю за творимое ею ежедневный ужас и ответственность.
И потому буду и дальше заниматься не только искусством, вне которого себя не мыслю, но и нести эту ответственность: делать то, что могу, чтобы эта идея, а затем неизбежно и сама империя зла прекратили свое существование и распространение.
Чтобы она не смогла больше никому угрожать, никого завоевывать, убивать, пытать, бомбить, а потом как ни в чем ни бывало представлять это в виде продвинутых проектов современного искусства или великих и таинственных произведений литературы и кино, или нового витка псевдо-демократизации .
И чтобы мир и Европа, где живу я и где живут мои дети и будут, наверное, жить и их дети, избавились наконец от скромного обаяния большого зла, шор собственного благополучия, краткосрочных выгод и двойных стандартов и перестали каждый раз с чистого листа принимать этот кровавый трюк за норму.
