В дискуссии о девяностых годах, обострившейся после выхода скандального ютуб-сериала ФБК и продолжающейся по сей день, преобладали в основном крайние отзывы: «все было хорошо» и «все было плохо».
Политолог Владимир Гельман в недавней статье «В поисках причин провала: переосмысливая 1990-е в России» сделал попытку найти рациональное зерно в каждой из двух противоположных позиций.
В отличие от ФБК и болельщиков ФБК, отрицающих полезность экономических реформ эпохи Ельцина («реформы проводили воры в своих шкурных интересах»), автор отдает должное важности и целесообразности экономических преобразований. Однако он критикует политические преобразования ельцинского правительства, точнее, отсутствие таковых. Так и пишет: ельцинское окружение решило «принести политические реформы в начале 1990-х в жертву экономическим преобразованиям». Советскую экономику удалось – с огромными жертвами и издержками – перевести на рыночные рельсы (за что Путин должен был бы сказать спасибо Ельцину), а вот «в выстраивании полноценных политических институтов развитой демократии» ельцинское правительство не преуспело. Вопрос только в том, было ли это сделано сознательно или же вмешались объективные причины.
Я в принципе согласен с тем, что корни нынешнего репрессивного авторитаризма следует искать в допутинской эпохе. И перехват администрацией Ельцина функций ЦК КПСС, случившееся сразу после путча 1991 года, и воссоздание системы привилегий советской номенклатуры, и вооруженное подавление оппозиции в 1993 году, и чеченская война, и манипуляция принадлежащим олигархам телевидением во второй половине 1990-х, и суперпрезидентская конституция, и сознательный отказ проводить люстрацию – все это не способствовало развитию демократии, а в дальнейшем стимулировало Путина и дальше закручивать гайки. Если бы развитые демократические институты присутствовали, он был бы ограничен в своих действиях. Все так.
Но! Это совершенно не значит, что на пути к демократизации Ельцин ничего не сделал. Конечно, многое досталось ему от перестройки: полная свобода прессы (Горбачев упразднил цензуру 1 августа 1990 года), настоящие выборы (при которых выдвижение кандидатов и подсчет голосов на участках полностью соответствовали демократическим нормам), наконец, многопартийность. К моменту путча 1991 года в СССР действовали три партии: КПСС (позже переформатированная в КПРФ), ЛДПСС (сменившая название на ЛДПР) и Демократическая партия России во главе с Николаем Травкиным (в настоящее время наблюдаются попытки использовать партийный бренд для создания спойлера, управляемого из путинской администрации).
В 1990-е же годы наблюдалось буйное партийное строительство, и партии возникали как грибы после дождя: от «патриотического» Русского национального единства вплоть до Партии пенсионеров и экологической партии «Зеленые». В 1992 году были, наконец, зарегистрированы Демсоюз, четыре года влачивший подпольное существование, и Социал-демократическая партия России. В 1993 году, под выборы первой Госдумы, были зарегистрированы «Яблоко», Аграрная партия и «Выбор России» (партия Гайдара). По результатам этих выборов первым председателем Думы стал представитель партии аграриев Иван Рыбкин. На выборах в Госдуму 1995 года в бюллетене было уже 43 партии. То есть в отсутствии политического плюрализма мы ельцинский режим обвинить не можем. Ельцина и его окружение мочили федеральные телеканалы, его падающий рейтинг не скрывался и публиковался повсеместно. Губернаторы и руководители республик также не стеснялись противопоставлять себя центральной власти.
Экономические реформы шли параллельно политическим: приватизация на всех уровнях (от квартир до крупных промышленных предприятий), отпуск цен, свободный курс рубля, знаменитый указ «О свободе торговли», поощрение предпринимательской инициативы и создание класса собственников. И в этом проблема: правительство реформаторов не рассматривало слом старой экономической системы как политический вопрос, оно обрушивало свою «шоковую терапию» на головы граждан, не считая нужным объяснить доступным языком, а что собственно происходит. Телевизионные рекламные ролики о пользе ваучеров были детским лепетом, они терялись в потоке рекламы финансовых пирамид. Ну, а к концу 90-х даже «либеральный» «НТВ» значительную часть своего эфира уделял описанию того, как алчные олигархи разбазаривают общенародную собственность, а «правительство реформаторов» – это правительство воров в белых штанах. Мы видим, как стремительная экономическая трансформация того времени, не будучи подкрепленной идеологически и политически, создала мощные предпосылки для левого популизма, дошедшего до наших дней.
«Преступление беспрецедентного масштаба, которое сделало каждого россиянина беднее и бесправнее». «Массовая распродажа главных богатств страны по абсолютному беспределу». «Десятки месторождений, нефтеперерабатывающих компаний, крупнейшее в мире производство никеля и палладия, горнодобывающие компании, пароходства – все эти уникальные предприятия, которые десятилетиями строили всей страной…». Думаете, это Зюганов сказал? Нет, это все в фильме «Предатели» нам сообщает Мария Певчих. Миф о воровстве неких «богатств страны» оказался на удивление живуч. То, что это было государство-банкрот, с тяжелыми кредитными гирями на ногах, разрушенной или устаревшей производственной базой и безнадежными долгами по зарплатах, умалчивается. На тему возрождения отечественной промышленности после прихода эффективных собственников наложено табу. Само выражение «эффективный собственник» высмеивается.
Чтобы понять, что в девяностые годы было сделано правильно, а что нет, какие шансы были реализованы, а какие упущены, Владимир Гельман в своей работе проводит сравнительный анализ реформ в России и процессов в бывших советских республиках и бывших странах восточного блока. Россия сбросила эти «токсичные активы» и предоставила эти новые государства самим себе. То есть все они начали с нуля. Им пришлось выстраивать заново и экономическую, и политическую систему. Все справились с этой задачей по-разному.
Но факт есть факт: в отличие от них, российское государство сразу же объявило себя наследником СССР. Вплоть до того, что взяло на себя все долги. В Госбанке поменяли таблички на дверях, в армии на фуражках заменили кокарды. Модель новой России представлялась Ельцину (возможно, подсознательно) моделью «хорошего Советского Союза». И это, может быть, было его главной политической ошибкой. Преемственность по линии СССР–РФ тянула страну назад все девяностые годы, а с приходом к власти Путина эти идеологические гири становились все тяжелее, и в конечном итоге сделали идею реванша привлекательной как для режима, так и для широких масс и в конечном итоге привело к кровавой войне, имеющей все шансы стать мировой.
Был ли Ельцин реваншистом? Нет. Но политические лакуны, которые он не смог (или не захотел) заполнить, заполнил его преемник. Возможно, Ельцину элементарно не хватило времени. Всю вторую половину девяностых его работоспособность была ограничена, а в условиях острой политической борьбы ему было не до размышлений об укреплении политических институтов. Среди несделанного мы можем упомянуть провозглашенную в 1991 году, но так и не состоявшуюся судебную реформу. Непроведенную люстрацию (плоды чего мы пожинаем сейчас). Укрепление независимости выборных органов, снизу доверху. Настоящий, а не декларативный федерализм. Да и новую конституцию надо было принимать сразу же, в 1991 году, на революционной волне, а не дожидаться кризиса 1993 года, который наложил мрачный отпечаток на главный закон страны.
Но увы, увы. Пришел Путин и институализировал все, до чего у Ельцина и его команды реформаторов не дошли руки. Вот только путинские политические институты далеки от демократических принципов, которые когда-то провозгласила молодая российская власть. Они прямо ей противоположны.
Вот это и надо обсуждать, вспоминая девяностые годы. Не залоговые аукционы – причина наших сегодняшних бед, а не начатые и начатые, но незаконченные политические реформы.
