Архитекторы санкционной политики исходили из того, что она способна нанести мощный удар по российской экономике и, соответственно, снизить уровень жизни людей – что могло бы спровоцировать общественное недовольство. Судя по всему, этот расчет не оправдался.
Причем отнюдь не только потому, что благосостояние россиян пока заметным образом не падает, но и потому, что те социальные группы, на которые опирается власть, готовы мириться с менее обеспеченной жизнью.
На это часто отвечают, что майданы делаются не в селах, а в столицах, а тот средний класс, который выходил на Болотную, как раз ощущает нарастающие проблемы и когда-то решится реагировать на них. Лучше всего этот тезис выражается в мантре, что в России «власть слиняет за три дня».
Но вся эта с виду логичная концепция не принимает в расчет главного фактора, отличающего постсоветскую (не только российскую) реальность от советской — фактор открытости границ. Иногда его просто не хотят замечать, а иногда пытаются доказать самим себе, что раз в России загранпаспорта имеет всего 20–25% граждан, вопрос об открытых границах не так уж и важен.
Но «диалектика» богатства и открытости чрезвычайно важна — и, более того, она может оказаться определяющей при оценке перспектив путинского режима.
Важнейшей причиной крушения СССР стала невозможность для советских граждан массово уезжать за пределы страны: для этого до 1990 года не было формальных, а позже — экономических предпосылок. И единственным шансом на изменение жизни была трансформация — чем более радикальная, тем лучше — имевшегося режима. Очень важно помнить, что нигде на постсоветском пространстве приведшие к значимым последствиям акции протеста не порождались экономическим недовольством; а если таковые и случались — как, например, в Казахстане, — меняли немногое.
Политические по своей сущности протесты имели место во всех постсоветских странах, за исключением разве что Туркмении, и много где приводили к резким переменам. Это означает одно: экономические трудности на протяжении всех постсоветских десятилетий оценивались как-то, на что можно и нужно искать индивидуальный ответ, а политические вызовы требуют ответа коллективного.
Поведение россиян в последние годы не вышло за пределы этого паттерна. Обострение отношений с Западом во время войны стало сигналом к неизбежному появлению экономических трудностей и привело к первой военной волне эмиграции. Вторая была спровоцирована мобилизацией, но исход все продолжается, хотя Кремль и пытается формировать армию на коммерческой основе, а в протестную активность ударяются немногие. И если в ближайшее время случатся замедление экономики и скатывание в кризис, ответом станут не массовые протесты, а распродажа имеющихся активов и попытки покинуть страну самых готовых к возмущению групп — так что властям не следует опасаться спада в экономике: он на политическую стабильность до поры до времени (и очень нескорого времени) повлиять не сможет.
Но и держать границы открытыми при ухудшении ситуации будет непросто. В этом случае, с одной стороны, продолжится отток рабочей силы (последствия очень ощущаются уже сейчас), а бегство капитала, ныне не слишком значительное, может обрести тотальный характер; с другой стороны, массовая мобилизация, если она понадобится, при открытых границах неосуществима (люди найдут возможность покинуть страну даже в случае введения запретов на выезд для некоторых категорий граждан — подобные примеры мы видим в Украине).
Поэтому проблемы на фронте и экономические сложности на каком-то этапе способны вынудить власти ввести выездные визы и ужесточить пограничный контроль (сегодня практически отсутствующий в условиях открытой границы с Белоруссией и режимом выезда по внутренним паспортам в Казахстан и другие государства Евразийского Союза). И такой шаг будет иметь большее значение для устойчивости режима, чем любые решения о фальсификациях выборов или начале войны против соседней страны. По некоторым подсчетам, с 2000 года из России уехало (вместе с последней волной) не менее 4,5 млн человек, и даже эмиграция «новейшего» времени на 70% состоит из жителей городов с населением более 500 тыс. человек. Если представить «запертыми» в Москве или Петербурге около двух миллионов человек, нашедших смелость уехать, — состоятельных, самостоятельных и свободолюбивых — вряд ли можно утверждать, что путинская власть была бы столь стабильна, как сейчас.
«Закручивание гаек» и снижение уровня жизни возможны только в том случае, если из строящегося рая есть возможность индивидуального исхода. Если она устраняется, неустойчивость системы радикально возрастает. Это, судя по всему, и знают в Кремле, и учитывают. Однако, может статься, властям придется пойти на крайне меры — и даже если тогда они смогут снижать уровень жизни населения и легко набирать в армию солдат (как это и было в СССР), конец режима окажется очень близким.
Закрытие границ обязательно явится первым о том предупреждением.
