Россия управляется Владимиром Путиным и его кликой вот уже почти четверть века, и становится все заметнее, что главные цели и задачи, провозглашенные правителем, по мере их достижения оборачиваются своей полной противоположностью.
Начнем с самой основной «российской мечты» — укрепления суверенитета, о чем Владимир Путин говорил десятки раз с момента своего прихода к власти. Сейчас мы прекрасно знаем, кто выступал и выступает главной угрозой для суверенитета нашей страны — это, конечно, США и Евросоюз.
Во имя защиты нашей независимости Кремль уверенно шел на конфронтацию с Западом, солидаризуясь с его основными оппонентами: Китаем, Ираном, Северной Кореей и менее яркими поборниками ничем не ограниченной самостоятельности.
Вроде несложно было с самого начала понять, что гораздо удобнее и логичнее «прокачивать» свои суверенные права там, где большинство партнеров стремится от части таковых отказаться — тут многое случается на контрасте. Достаточно посмотреть на недавно приезжавшего в Москву Виктора Орбана: только на последние пару лет его Венгрия выдоила из ЕС более €20 млрд, занимая «независимые позиции» внутри Евросоюза.
Там же, где собрались исключительно поклонники суверенитета, намного сложнее чего-то отжать: прекрасный пример — крах надежд на всестороннюю помощь и поддержку со стороны Китая. Можешь покупать, что захочешь, — но только на имеющиеся деньги и в рамках «международно признанных» правил. Россия из подчеркнуто равного партнера Европы и НАТО превратилась в китайского вассала, которого из Пекина пока строго не окрикивают, но который не в состоянии обойтись без постоянной технологической подпитки и гордится не последним местом, например, в Шанхайской организации сотрудничества, где Китай играет основную роль.
Вторым обещанием было «вставание с колен» и реинтеграция постсоветского пространства.
Здесь достижения оказались еще значительнее: Россия в попытке это пространство интегрировать затеяла две войны — с Грузией и с Украиной, — ценой которых оказались превращение стран Балтии в злейших российских врагов, полное разрушение связей с Украиной и Молдовой, резкий рост китайского влияния в Центральной Азии и игнорирование мольб самого последовательного союзника в Закавказье — Армении.
Китайская стратегия «пояса и пути», которая могла бы помочь реализовать мечту о месте России в качестве «моста между Европой и Азией», сейчас играет против нас прежде всего потому, что конфронтация и с Западом, и с постсоветскими государствами превратила Россию в огромный логистический тупик, который все успешные проекты обязаны обходить как можно дальше. Если бы Кремль не препятствовал европейскому дрейфу Украины и сохранял с ней хорошие отношения, Москва к середине 2020-х годов могла продвинуть в ЕС страну, выстроенную во многом по российским канонам и обладающую большинством особенностей и недостатков, присущих ей самой.
Это бы стало первым шагом к «русизации» Европы и обеспечило бы немыслимые по своей эффективности рычаги влияния на атлантические альянсы. Но вместо «троянского коня» в Европе мы добились только появления опасного дракона в собственном подбрюшье, настоящие притязания которого мы просто пока ещё не успели осознать.
Еще более фантастической оказалась судьба третьего лозунга — о «сильном государстве», это обещание постоянно присутствовало в идеологическом аппарате путинского режима. Государство в представлениях питерской банды идентифицировалось с нею самой и созданным ею аппаратом подавления — и поэтому сила государства довольно скоро стала доказываться через бессилие составляющих его граждан.
Ввести непрозрачное электронное голосование, сделать президента несменяемым, иметь возможность принять любой «закон» за один день, вписать в Уголовный кодекс составы преступления, под которые попадает самая обычная общественная деятельность — все это и стало важнейшей задачей власти. Ее удалось решить — но граждане этого сильного государства побежали от него куда глаза глядят: с начала столетия эмиграция превысила шесть миллионов человек, оказавшись большей, чем за те же годы ХХ века с его еврейскими погромами, революциями, гражданской войной и массовым террором.
И уверенности в том, что даже такая модель государства реально сильна, нет: очень сложно забыть, что за «слабое государство» образца 1993 года только в Москве вышли на улицы десятки тысяч человек — но никто даже не попытался остановить пригожинские колонны на подступах к столице в 2023-м. Служба этому государству давно стала бизнесом, и если его защита когда-то окажется упорной, то она будет сродни жестокому упорству банд 1990-х, проявлявшемуся в случаях, когда они сталкивались с перспективой передела сфер влияния.
Можно вспомнить и четвертое обещание — об экономике, которую Владимир Путин предполагал сделать успешной и процветающей. В этой сфере были достигнуты заметные успехи, а частный сектор и поныне поддерживает страну на плаву, наполняя налогами бюджет, — но оказалось, что торговые профициты складывались исключительно из продажи сырья западным партнерам, целые отрасти критически зависели от западного оборудования и комплектующих, а отечественные технологии приходили в полнейший упадок по мере того как опытные кадры вытеснялись «эффективными менеджерами» с полууголовным прошлым.
В борьбе за хозяйственную самодостаточность и импортозамещение мы пришли к замене производившихся в России автомобилей европейских марок завозными — из Китая — машинами; к зависимости от поставок из Северной Кореи снарядов и от дронов, произведенных в Иране. В дополнение к этому намечается возрождение многих советских технологий и стандартов, которые давно уже нигде в мире не применяются, а также переход к «плановой рыночной системе», о которой в последнее время говорит бывший замминистра экономического развития Андрей Клепач.
Ресурсы же не бесконечны — особенно если оказывается, что под флагом строительства суверенных экономики, образования и коммуникаций в никуда исчезают не миллиарды, а уже триллионы рублей. Говорят, недавно свежеиспеченный министр Андрей Белоусов сообщил о растратах по линии Министерства обороны почти 11 трлн рублей — всего военного бюджета за 2024 год.
Повышение налогов стало закономерным результатом деятельности власти, начавшей свой путь с их снижения, а отъем собственности у частных владельцев — итогом прежней приватизации.
Наконец, пятое обещание: можно вспомнить, что Владимир Путин появился в российской политике с заявлениями о повышении благосостояния людей и установлении социальной справедливости и равенства, а также о «равноудаленности олигархов» от власти.
За четверть века десяток друзей президента стали долларовыми миллиардерами, а неравенство в стране достигло невиданного размаха. Идея справедливости в современной российской мифологии заменила идею права — но вопрос о том, что справедливо, а что нет, решается, разумеется, только в Кремле, — но не утвердила в обществе ни равенства, ни ответственности. Будучи до поры до времени хотя бы относительно определенной, теперь она стала полностью релятивистской: справедливым выставляется даже то, что всецело иррационально, а к народу, который в нормальном обществе является носителем власти, обращаются только для молчаливой легитимации «справедливых» решений.
Общество окончательно раскололось на «элиту», представители которой сочетают в одних и тех же лицах богатство и власть, и население, благосостояние которого за последние десять начало немного расти только в условиях покупки за нетрадиционно высокие для России деньги человеческих жизней, отправляемых на войну. Как можно заметить, дискурс равенства и справедливости не только не сворачивается, но напротив, активизируется.
Можно вспомнить и другие нарративы, которые избирались путинским режимом в качестве желаемых или декларативных целей — и окажется, что по всем мы сегодня дальше от реализации наших «мечтаний», чем тогда, когда эти нарративы увлекали политиков и граждан. И это значит, что закат путинизма потребует не только исправления его ошибок и покаяний за преступления, но и полного пересмотра картины мира, в которой мы уже, похоже, привыкли комфортно существовать.
