Я от кого-то слышал и такую теорию, что вспышки тоталитаризма привязаны каким-то образом к скачкам в средствах коммуникации. Мол, ни германский фашизм, ни русский коммунизм невозможно представить без радио, которое позднее эволюционировало в телевидение. Но и там, и там главная добавленная стоимость была в новой, беспрецедентной для более ранних этапов истории человечества, возможности сформировать массовый сигнал, дать мощнейший психологический импульс, с помощью которого концентрированные дозы специально подобранной информации одномоментно доставляются десяткам миллионов людей, которые, в свою очередь, оказываются не в состоянии критически осмыслить и переварить эту информацию.
Со временем общества не без потерь и тяжких испытаний адаптировались к новой ситуации и научились как-то «фильтровать базар», то есть контролировать то, что раньше было «прессой и журналистикой», а стало всего лишь «средствами массовой информации».
Прорыв человечества в социальные сети вернул общество в «дикое информационное поле». Колоссальный потенциал новых методов коммуникации и организованной передачи информации пока никак не уравновешен адекватной способностью и готовностью общества осмыслять и переваривать эту информацию. Причем механизмы фактчекинга не спасают, так как психологическая манипуляция производится зачастую не путем распространения недостоверной фактической информации (хотя и это бывает у особо одаренных, чаще аффилированных с государством ресурсов), а за счет нарушения чистоты логических цепочек, когда конечные выводы внутри ложного нарратива оказываются не соответствующими исходным посылкам. Этот сбой обеспечивается не столько благодаря распространению ложных сведений о фактах, сколько благодаря продвижению неполной или односторонне интерпретированной информации. Вообще, спин, интерпретация, коннотация, акцент, психологическое ударение в новых условиях «квантового информационного поля» оказываются намного важнее простого утверждения о фактах. Этот технологический информационный разрыв, который пока неизвестно чем закрывать, создает условия для возникновения и развития новых неожиданных форм тоталитаризма.
Особенностью этого этапа борьбы свободы и несвободы является то, что государство с его безлимитным ресурсным тарифом не является больше монопольным игроком на рынке нарративов. Группы с ограниченной ресурсной базой могут составлять ему (государству) серьезную конкуренцию. Нечто подобное происходило в России в начале XX века, когда оппозиция самодержавию освоила печатный станок и смогла разогнать тиражи оппозиционной печати до миллионов экземпляров. Невозможно представить себе будущую победу большевиков без успеха «Правды» – тогдашней большевистской машины добра. Интересно, что, зная о секрете своего успеха, большевики после прихода к власти в качестве одной из приоритетных политических целей поставили и реализовали в полном объеме тотальное уничтожение всякой свободы печати.
В целом можно предположить, что политическая борьба за наследие Путина завершится, не начавшись, битвой нарративов, которая разворачивается здесь и сейчас. К тому моменту, когда вопрос о власти станет политически актуальным, выяснится, что есть один-единственный альтернативный путинскому нарратив, который овладел массами, и та политическая сила, которая управляет этим нарративом, автоматически получит в свое неограниченное управление всю Россию.
