Очередная «электоральная процедура» в России завершилась. Стороны — власть и оппозиция — остались при своих.
Владимир Путин остался при власти с помощью безыскусно нарисованных 87% поддержки, оппозиция — при ощущении мимолетного единения в очередях на участки в больших городах и за рубежом.
Я вряд ли буду оригинален, если скажу, что недавние события напоминают 2012 год — разумеется, с поправкой на обстоятельства: заметное в среднем классе недовольство выплескивается в осторожные акции и не перерастает в реальный протест. Основное стремление диссидентов — показать, что мы есть и нас даже много, — даже если и реализуется, никак не меняет траекторию движения страны.
Власть инстинктивно пугается акций, подобных похоронам Алексея Навального или «Полдню против Путина» (сколько было потуг не отдавать тело или сообщений о репрессиях против голосующих в нужный день и час), но довольно быстро приходит в себя и делает вид, будто ничего особенного не произошло, как, собственно, оно и есть на самом деле. Даже Владимир Путин после оглашения предварительных результатов «голосования» снял с себя многолетний запрет на упоминание имени своего главного ныне покойного врага.
Этот момент требует осмысления, так как говорит скорее о возросшей рациональности властей. Они, с одной стороны, прекрасно понимают и собственную нелегитимность, и вопиющее убожество процедур, в которых значительная часть «избирателей» общается с запрограммированной на нужный результат машиной, а многие из оставшихся бросают листки бумаги в переносные урны, от которых удалены наблюдатели, и то по приказу своих работодателей. Они паникуют практически в любом случае, если «что-то идет не по плану», и если задачей организаторов протестных акций было полюбоваться на примеры такого невроза, ее можно считать выполненной.
Но, с другой стороны, власти сегодня действуют, исходя из того, что общества как политической силы не существует и с ним можно не считаться. Если 12 лет назад явно прослеживалось стремление убедить, что все правила соблюдаются (помните, как много говорилось о веб-камерах на каждом участке?), то сейчас этого нет и в помине. Можно и снимать занавески в кабинках для голосования, и наблюдать, кто около какой фамилии поставит галочку, да что угодно можно делать — результат давно известен.
Можно лишь предполагать, насколько велико было у некоторых функционеров желание запретить, например, прощание с Алексеем Навальным или разогнать очереди у участков, но заметных эксцессов почти не случилось.
Все это означает: власть, которая всегда отличалась крайней боязнью любого риска (достаточно сравнить последние несколько «выборов» Путина с прошлогодними выборами турецкого «диктатора» Реджепа Тайипа Эрдогана), сегодня начинает понимать, что бояться особо нечего. Несогласные могут пугать, но не представляют угрозы — вот основное ощущение, которое приходит только сейчас.
Угрозы Кремлю могут исходить из разных мест: от неподконтрольных силовых структур друзей президента, из недр спецслужб или от отдельных заговорщиков в их рядах, от недораскулаченного «олигархата». Но не от населения. Очереди на избирательных участках в мегаполисах, растиражированные в диссидентских пабликах, напомнили массы людей, голосовавших на выборах 2020 года в Беларуси, но сообщения об убедительной «победе» Путина вызвали не выход народа на площади, как в случае Александра Лукашенко, а оглушительное молчание. На эту разницу нельзя не обращать внимания.
Конечно, смешно слышать высказывания «экспертов», будто выборы обеспечили Путину огромный кредит доверия. Его власть держится на глупости, осторожности и страхе подданных, вряд ли на чем-то ином.
Но у несогласных нет никаких реальных методов борьбы.
Годами они уповали на легальные акции и медиаактивность — но «выборы» показывают: толпы у участков и посольств интерпретируются властью как свидетельство высокой заинтересованности граждан в политическом процессе, а миллионные просмотры интервью с диссидентами раз за разом достигают той аудитории, которая готова раз в шесть лет испортить бюллетень, но вряд ли способна на что-то большее. Да и требовать от нее чего-то большего никто, в общем-то, не вправе: каждый действует с учетом собственных возможностей и целесообразности.
Путинская группировка может продолжать владеть страной; опасение, что какая-то «соломинка» переломит спину верблюду, безосновательно. Чтобы что-то изменилось, противники власти должны стать для нее реальной угрозой, а не раздражителем, а чтобы такое произошло, необходим радикальный пересмотр стратегии, предполагающий переход от ориентации на электоральную смену власти к борьбе за ее революционное свержение.
Но есть ли сейчас основания, чтобы российский (повторю: российский, а не украинский) народ воспринял эту новую стратегию с пониманием? В этом у меня огромные сомнения: признаков революционной ситуации я в современной России не вижу.
