Весеннее предвечернее парижское небо полурасстегнуто на розоватую самолетную дорожку. Расхристаны перистые облака. Мы сидим и говорим о своем.
О небо, небо, ты мне будешь сниться.
Ночью гудело. В телефоне.
Над Киевом — в небе.
«Самое страшное— это звук подлета над домом, — пишет моя корреспондентка. — И ожидание взрыва».
«Це не описати. Тільки відчути».
Опыт вообще плохо передается словами. Он в них остается — чтобы быть узнанным потом.
И я уже не скрываю от самой себя, что увижу, как глухие жители российских городов, в том числе моего родного города Москвы, внезапно обретут острый слух — когда будут вслушиваться в тарахтение шахедов, гул кинжалов и съеживаться от взрывов и работы ПВО, а в фб-ленте, которая сейчас пестрит культурными событиями и поездками, будет то же, что я читаю в киевской: «У нас очень громко. Родители с котом в метро».
В самом начале вторжения, где-то на второй месяц, моя на тот момент 11-летняя младшая выросшая в Европе дочь подошла, обняла меня и сказала: «Мам, прости, я вижу, что с тобой происходит, ты не думай, что я такая бесчувственная. Война – это ужасно. Но просто тебе она близко, а мне и Россия, и Украина – это где-то далеко. Это не значит, что мне все равно, но ты понимаешь…».
– Я понимаю, малыш. А что тебе ощущалось бы так же близко?
Она задумалась:
– Не знаю, мам, наверное, если б завтра Россия начала бомбить Париж…
И вот два года спустя я смотрю на бездонное весеннее небо над Парижем. И понимаю, что если каждый из нас не будет ежедневно делать огромные усилия по борьбе с российским злом, то послезавтра это может стать реальностью.
Зло не останавливается само по себе. И рано или поздно его равнодушные проводники все равно проснутся от взрывов. И тогда, может быть, у кого-то из бурных деятелей по обе сторону колючей проволоки буквы Z – борцов с проклятым западом и/или несправедливыми санкциями, у обиженных на весь мир предпринимателей, художников и писателей, а также их потребителей, зрителей, читателей и почитателей в том числе в переводе — с голубками на аватарках и разговорах о великой культуре и прекрасном народе, которому в очередной раз так не повезло, проснутся если не острые сожаления о собственной слепоте и глухоте, то хотя бы сами острые зрение и слух.
И они содрогнутся не морально, а физически. Вместе со стенами своих домов, за которыми было так удобно не видеть и не слышать никого и ничего, кроме себя и своих привычных комфортных клише .
А уж Москва это будет или Париж — зависит от каждого из нас уже сегодня.
