Запросто ведь могли бы убить. Как сказал президент о том человеке, чье имя он боится называть: «Захотели бы отравить, довели бы дело до конца». А почему здесь не довели до конца? Нет человека — нет проблемы.
Вряд ли людей в балаклавах остановили соображения гуманности или страх перед уголовным кодексом. Не случайно Милашина и Немов не стали давать показания полицейскому, заявив, что «не видят в этом пользы». Бояться нападавшим было совершенно нечего. Один удар посильнее — и все.
Но нет.
Потому что нужно-то совершенно другое.
Когда в «1984» у Оруэлла Уинстон, измученный пытками, уже готов признать, что дважды два — не пять и не шесть, а столько, сколько надо, — его все равно не оставляют в покое.
Его мучитель спокойно объясняет: «Вы — изъян в системе, Уинстон. Пятно, которое нужно стереть. Не говорил ли я вам только что, чем мы отличаемся от гонителей прошлого? Мы не довольствуемся вынужденным послушанием и даже самой унизительной покорностью. Когда вы, наконец, нам подчинитесь, то сделаете это добровольно. Мы уничтожаем еретика не потому, что он нам противостоит. Напротив, пока он противостоит, мы его не уничтожаем. Мы обращаем его, проникаем в подсознание, переделываем. Мы выжигаем в нем все зло и заблуждения, перетягиваем на свою сторону, причем не просто внешне, а искренне, всей душой. Прежде чем мы убьем еретика, он должен стать одним из нас. Для нас недопустимо, чтобы где-либо в мире существовала неверная мысль, какой бы тайной и бессильной она ни была. Даже в миг смерти мы не можем допустить ни малейшего отклонения».
Убить человека недостаточно, надо его сломить. Унизить, искалечить, желательно добиться «добровольного» публичного покаяния, или хотя бы показать всему миру его лицо, залитое зеленкой. Ведь смешно, правда? Ха-ха-ха!!!
Ерванд Абрахамян, иранский историк, уже давно живущий в США, написал страшную книгу Tortured Confessions — название, наверное, можно перевести как «Вымученные признания», а точнее — «Признания под пыткой». Он анализирует в ней публичные покаяния, очень модные… в Иране.
«Интервью», которые записывались в тюрьмах после Исламской революции, с точки зрения историка, удивительно похожи на другие такие же покаяния — особенно на те, что делались в Китае при Мао, во время московских процессов в 30-е годы, во время подобных же процессов в странах Восточной Европы, и среди тех узников инквизиции в Раннее Новое время, от которых власти упорно добивались прежде всего признания вины.
Если человек унижен и публично признал свою вину, то его можно даже и отпустить — или убить — дальнейшее уже не так важно для властей.
Я не знаю, что будет дальше с Еленой Милашиной и Александром Немовым — всей душой желаю им выздоровления и душевной стойкости. Стойкости, впрочем, им не занимать. Я желаю стойкости Зареме Мусаевой, на вынесение приговора которой ехали Милашина и Немов. Мусаева получила 5 с половиной лет колонии — просто так, вообще ни за что, просто потому, что ее сын сотрудничал с «Комитетом против пыток». Но если кто-то из них сломается, остановится и даже запишет извинения» — не я буду тем человеком, который их осудит.
И очень легко сегодня впитать оруэлловскую безысходность: все попытки сопротивления обречены, все равно тебя предадут и ты предашь, и полюбишь Старшего брата, и будешь обреченно ждать гибели.
Но, вообще-то, это не так.
Гамлет говорил Гильденстерну, когда тот сказал, что не умеет играть на флейте: «Назовите меня каким угодно инструментом — вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне не можете».
Пока есть такие люди, как Елена Милашина, Старший брат не всесилен и остается надежда.
