Вновь активизировались разговоры о том, что привычка к рабству якобы «в крови» большинства россиян. Причины для подобных разговоров понятны: рост симпатий к Иосифу Сталину, ностальгия по Советскому Союзу, стоическое отношение к бедности, коррупции и бесправию и даже, если верить ВЦИОМ, рост рейтинга Владимира Путина после предложенных им изменений в Конституцию. Всё это наводит на мысли о том, что российское большинство не приемлет свободы. Корни явления принято искать в русской истории: тирания существовала веками, а периоды «оттепелей» были короткими. Такое мнение тоже обоснованно, но проблема заключается в том, что, во-первых, прошлое невозможно изменить, а во-вторых, сведение проблемы к одной лишь только истории порождает соблазн поверить в «неисправимость» русского народа.
Однако, как показывают многочисленные примеры детей русских эмигрантов, выросших за границей, явление имеет социальный, а не «генетический» характер. Это внушает надежду, поскольку социальные условия, в отличие от исторического контекста, возможно изменить. Более того, факторы, сильнее прочих влияющие на становление личности, – не пресловутый «багаж тысячелетий», а те условия, в которых человек рос и воспитывался, в первую очередь, семья. Именно в семейном воспитании зачастую таится секрет российской привычки к насилию и неуважению прав личности.
Речь идет не только о домашнем насилии, о пьянстве и побоях. Эта проблема тоже актуальна, и – что ещё отвратительнее – против закона, направленного на защиту жертв такого насилия, направляются гневные письма депутатам и устраиваются молитвенные стояния, а самих жертв, прибегнувших к самообороне, судят как хладнокровных истязателей и убийц. «Обычные» побои и унижения, к сожалению, остаются в постсоветских семьях обычным методом воспитания. Это вовсе не означает, что «наши люди» от природы более жестоки, чем иностранцы. В Великобритании, к примеру, наказание розгами практиковалось в школах до середины 1970-х годов, а в США было официально разрешено в 19 южных штатах до 2011 года. Однако наряду с этим в западных странах, особенно в последние десятилетия, активно развивалась новая психология воспитания детей. Посещение психолога является естественным явлением в тех же США, и клиенты психотерапевтов наряду с решением своих текущих проблем узнавали, какие слова ни в коем случае нельзя говорить ребенку, какие неосторожные фразы и ошибки способны не просто «испортить ему настроение», но и в корне исказить самооценку и искалечить будущую жизнь, какой след оставляют в психике ребенка телесные наказания.
Речь, конечно, идет не о некупленном стаканчике мороженого или отобранной за провинность игрушке, даже не о легком шлепке малыша, который в силу возраста еще не способен воспринимать словесные аргументы. В первую очередь имеется в виду ремень и палка как «необходимый атрибут воспитания», которые пускают в ход не только склонные к садизму абьюзеры, но порой вполне себе обычные родители, поскольку считают «умеренные» побои эффективным средством воспитания. Даже в семьях, где детей не бьют, можно услышать фразы вроде «Зря я тебя рожала!», «Ты мне надоел!», «Ты мне не нужен», «Ты здесь никто, и у тебя нет ничего своего», «Ты ещё ничего не заработал» и так далее. Унижение, пренебрежение и обесценивание – это среда, в которой выросли многие россияне. Отсутствие безусловного принятия, окрики, физические наказания, равнодушие к вещам, которые волнуют ребенка, – это атмосфера, в которой нет места уважению личности, а значит, нет места и свободе. Человек, чью волю подавляли сызмала, воспринимает любое подавление как нечто вполне естественное.
При этом родителей также трудно винить в таких ситуациях. Воспитанные людьми, прошедшими войну, голод и другие тяготы XX века, они с детства приучены к грубости и лишениям. В самом деле, каким ещё могло быть сознание человека, выросшего на советском культе жертвенности, на установках «мужчины не плачут», «настоящий пионер должен сжать зубы и терпеть», на хамстве советских учителей, своими публичными «проработками» провоцировавшими школьную травлю, атмосферы пренебрежения к стремлениям личности вообще, а ребенка тем более? Жесткие рамки воспитания в пуританских семьях в США тоже, мягко говоря, не назовёшь классическими образцами проявления родительской любви, но в американском обществе подавление свободы хотя бы начиналось и кончалось домом, тогда как в СССР оно ощущалось везде: в семье, в школе, в пионерской ячейке и в комсомольской организации, на работе и в больнице.
Советские дети стали постсоветскими взрослыми. Они переносили на свое потомство те же методы воспитания: побои, обвинения, недоверие, обесценивание, непомерные требования следовать высоким стандартам, уничижительные замечания, запреты проявлять слабости. Единственным плюсом такого воспитания стало то, что мы в чем-то стали сильнее, самостоятельнее и даже быстрее социализировались. Если выросшего в заботливой семье американского ребенка наверняка напугал бы стандартный российский двор, то мы росли во дворах, не боясь ни грязных подворотен, ни тёмных переулков. Мы стали менее автономными и эгоистичными, чем «западные» дети, потому что сбивались в компании и держались друг за друга. Мы порой даже находили в своей дворовой компании иллюзию любви, которой нам не хватало в семье. Лишь одно объединяло двор и дом: отсутствие безусловного принятия. Дома в нашей слабости мы были не нужны, во дворе мы были в ней также уязвимы.
Возможно, именно в этом берут свои истоки симпатии россиян к Путину. Людям, привыкшим к культу силы и естественности насилия, трудно уважать рафинированного интеллигента вроде Барака Обамы – зато вполне по душе мачо, обещающий «мочить в сортире» неприятелей. Мы привыкли к тому, что нас не будут любить и даже уважать просто так, без выполнения определённых условий, потому мы и соглашаемся на эти условия в рамках целой страны – будь то невмешательство в политику или дружное одобрение внешнеполитических безумств. Тот, кто не смог проявить лидерские качества во дворе, привык искать способы подхода к вожаку, способному их защитить, именно они сегодня с легкостью и пишут доносы и выстраивают отношения со всевозможными «крышами».
Странно ли, что взрослые, привыкшие с детства к физическим наказаниям, став взрослыми, одобряют жестокость силовиков? Странно ли, что после услышанных в детстве оскорблений их не коробит государственная травля, развернутая в России в отношении целых народов? Если самый близкий человек – отец или мать – периодически угрожает «дать ремня» или «сдать в детдом», то нет ничего удивительного в том, что русский страх идёт бок о бок с любовью и выливается в конечном итоге в уродливый культ сталинизма.
Эту проблему не решить законом о противодействии семейному насилию, поскольку невозможно поставить на учет каждую вторую семью. Более того, если расширять понятие «насилие» до случаев уничижительных комментариев и угроз, то коррумпированные российские чиновники наверняка станут злоупотреблять своими правами в худших традициях той самой «ювенальной юстиции», которой так любят пугать пропагандисты. Проблема является системной, и подход к ее решению также должен быть системным.
Новая этика воспитания детей потихоньку начинает прививаться и в российском обществе, по крайней мере в образованной его части. Однако инерция очень велика, а стереотипы очень сильны. Обращение к психологу большинство россиян до сих пор рассматривают как клеймо и диагноз, да и денег на психотерапию у многих жителей страны зачастую не хватает. Свои осознанные трудности мы привыкли решать в душевных разговорах с друзьями, а неосознанные проблемы продолжают кочевать из поколения в поколение, передавая по наследству культ насилия и неуважения, а значит, и несвободы.
Ксения Кириллова – журналист, живёт в США
Высказанные в рубрике «Блоги» мнения могут не отражать точку зрения редакции
