ГКЧП в России не проиграл. Не проиграл именно потому, что антикоммунистическая революция так и не состоялась. А не состоялась она по причине острой национальной недостаточности, свойственной тогдашнему демократическому движению. И если эта проблема не будет решена, то все опять повторится сначала. Собственно, уже и повторяется.
За окном — Латвия. За окном — соседний дом, на котором вывешен государственный флаг. Так полагается по закону, во всякий праздничный или памятный день. А сегодня — 21 августа, дата, для новейшей истории Латвии очень и очень важная. Ведь именно 21 августа 1991-го года национальная независимость, восстановление которой было провозглашено 4 мая 1990-го года, стала, наконец, фактической и однозначной реальностью.
Коммунистическая система обрушилась в прошлое, пусть и оставив после себя ядовитейшее наследие, отравляющее жизнь общества и государства по сей день. И все же дело было сделано. У латышей — получилось.
А вот у России и русских — нет.
Нео-Нэп, а не революция
И каждый август мы неизбежно задаемся вопросом: почему? И ответы как будто давно уже найдены и вполне очевидны.
Во второй половине 1980-х гг. советская система вошла в очередной кризис, который благополучно развился в полноценный системный коллапс. И выходов из этого коллапса могло быть только два. Либо антикоммунистическая революция, либо — масштабная либерализация советской системы. Тот самый Нео-Нэп, который (наряду с Нео-Брестом) еще в 1960-е гг. предсказал Василий Витальевич Шульгин.
Что получилось в действительности, понять не так уж сложно, если помнить, что является необходимыми составляющими любой революции. Революционный слом предполагает смену элиты — правящего слоя. В свою очередь, новая элита, являющаяся носителем новых идей и политических практик, становится генератором революционной перестройки общества.
Кроме того, главнейшими задачами антикоммунистической революции являются восстановление правового мышления и правового сознания, и формирование эффективной рыночной экономики.
На практике, все сводится к простой формуле: люстрация и реституция. Люстрация необходима для того, чтобы оторвать от управленческих рычагов старый ведущий слой и дать дорогу новой элите. Реституция необходима для морального оздоровления общества, а равно и для построения стабильной и эффективной рыночной экономики. Возвращая имущество законным владельцам спустя десятилетия, государство и общество признают: ворованное остается ворованным вне зависимости от любых сроков давности. В то же время люди, получившие таким образом стартовый капитал, становятся ядром нового среднего класса. Который очень хорошо осознает, что своим появлением он обязан антикоммунистической революции.
И опыт Восточной Европы, и балтийских республик бывшего СССР вполне однозначен: наибольших успехов добились те страны, которые проводили и люстрацию, и реституцию наиболее последовательно. И, наоборот: там, где коммунистическая номенклатура сохраняла власть по самому безболезненному для себя сценарию, быстрее всего формировались диктаторские режимы (классический пример — Туркменистан).
Как известно, ни люстрации, ни реституции в РСФСР-РФ не случилось. Первое заблокировал Ельцин (сам некогда обитавший на вершине номенклатурной пирамиды), заявив, что «не надо раскачивать лодку». Он же похоронил и реституцию, создав условия для того, чтобы советские «крепкие хозяйственники» и яростно-стройотрядные комсомольцы распилили промеж себя госсобственность. (Впрочем, Ельцин не был злым гением-одиночкой — он лишь выражал интересы вполне определенных номенклатурных и чекистских кланов.)
Все это уже было сказано много раз, начиная, как минимум, с Владимира Буковского, с этим едва ли можно спорить в трезвом уме и добром здравии, но… Но это не снимает главного вопроса: почему в Польше, Венгрии, и даже Латвии и Эстонии получилось? Почему то, что для Балтии все-таки стало антикоммунистической революцией, не стало таковой для России? Почему там, несмотря на свою собственную номенклатуру, лодку таки раскачали, а в Москве — нет?
Не завершившаяся кристаллизация смыслов, идей и движений…
Если сравнить процесс демонтажа коммунистической системы в Восточной Европе и советской-постсоветской Балтии, с одной стороны, и в РСФСР-РФ, с другой, то, на первый взгляд, все будет очень похоже. Часть номенклатуры понимает неизбежность перемен и блокируется с диссидентами и демократическим движением, запускаются «бархатные» механизмы демократического транзита, одним из основных идеологических тезисов становится восстановление национального суверенитета и, соответственно, актуализируется и националистическая повестка… Все это действительно было и там, и там. С той лишь разницей, что в РФ практически все эти элементы и импульсы остались в незавершенной, зачаточно-недоразвитой, стадии.
Блокирование номенклатурных перебежчиков и демократов-антикоммунистов? Да, в той или иной форме это случилось и в РСФСР-РФ. И некоторая часть старых диссидентов (главным образом, из числа условных правозащитников) была впоследствии инкорпорирована в политическую систему — но даже не на вторых, а на сто первых ролях. Однако полноценной массовой организации, подобной Народному фронту в Латвии или литовскому Саюдису, в России не сложилось. Множество организаций и общественных групп, из которых такой Народный фронт мог бы сформироваться — были. Яркие персоналии из числа диссидентов — имелись. Номенклатурные перебежчики — в наличии. Но все вместе — не срослось.
Тема восстановления российского национального суверенитета также звучала. И даже националистическая риторика и символика в начале девяностых были вполне органичны для условно демократического лагеря. Это сейчас трехцветный русский флаг воспринимается как нечто обыденное, а в то время более-менее образованные люди прекрасно помнили, что «триколор» последовательно использовали русские монархисты и националисты до 1917 года, Белая Армия в Гражданскую войну и РОА генерала Власова. Да и прочие «поручики Малинины», несмотря на свою тошнотворную попсовость, отражали соответствующие настроения.
Опять же: тенденции были. Эмоции были. Настроения были. Одного не было — национализма как внятной политической идеологии, являющегося элементом единой антикоммунистической политповестки.
И именно здесь и находится точка сбоя. Системный коллапс коммунистической системы, как показывает исторический опыт, имел лишь два решения: или либерализация советской (социалистической) системы, или же антикоммунистическая революция, являющаяся одновременно революцией национально-демократической. Любая попытка заменить второй путь «просто» демократией или «просто» либерализмом неизбежно отбрасывает к первому сценарию — тому самому Нео-Нэпу. Почему? Во-первых, советская система по сути своей являлась имперской — в том смысле, что она ориентировалась на глобальное господство и глобальные, всемирные преобразования. Результатом успешного демонтажа имперской системы может быть лишь построение национального государства, и никак иначе. Во-вторых, как показывает исторический опыт, в условиях неразвитого или слаборазвитого правового сознания и системного кризиса (политического, экономического, культурного и т. д.), национализм — это единственная идеология, способная консолидировать общество. Так было в Японии и Южной Корее после 1945 года, также было в Восточной Европе, а равно в Эстонии, Латвии и Литве.
Но так не сложилось в России. О том, почему так не сложилось, можно и нужно говорить долго — а лучше бы писать монографии. Если совсем вкратце, то причины были и объективные, и субъективные. И среди объективных едва ли не самой главной проблемой было формулирование понятной всем и каждому национально-демократической идеи. В Латвии или Польше все было просто: пусть уходят коммунисты, пусть уходят русские, и мы сделаем государство таким же, как было до них! Со свободой слова и бизнеса, многопартийностью и продуктовыми магазинами без дефицита и очередей. Такую национал-демократию легко описать и легко воспринять.
А вот сформулировать столь же доходчивый и приемлемый для абсолютного большинства образ несоветской русскости гораздо сложнее. Не то, чтобы невозможно, но факт остается фактом: политических вождей и организаций, способных справиться с этой задачей, в 1991-м году в России не нашлось. Быть может, эту задачу мог бы решить Александр Солженицын, вернись он неожиданно в РФ где-нибудь так в сентябре девяносто первого… Но чего не случилось, того не случилось.
Все прочее логично. Если по отношению к советской модели не появляется русской альтернативы, то демократическое движение неизбежно превращается в движение за демократизацию советской системы. Нео-Нэп, Нео-Брест… За которым также неизбежно следует римейк государственной централизации экономики, создание репрессивного аппарата и последующее его активное применение и, как промежуточный финал, внешняя экспансия. Просто потому, что неосоветская система продолжает жить принципиально в той же парадигме, что и советская.
А что до вопроса о том, хорошо ли или плохо, что ГКПЧ тогда проиграл… А с чего, собственно, мы решили, что они — проиграли? В России, скорее, они тогда всего лишь не выиграли. Но те идеи, которым олицетворял собой ГКЧП, впоследствии успешно реализовывались на пространстве бывшего СССР. Разве «многоукладность экономики» под государственным надзором не стала реальностью в Белоруссии в девяностых и в РФ в «нулевых»? Разве неосоветская державность не стала де-факто официальной идеологией путинского режима? Разве мечты об «умеренной» цензуре, ликвидации «подрывающих безопасность» политических организаций, и прочее в этом роде — разве все эти мечты не стали пугающей реальностью, причем уже давно?..
Нет, ГКЧП в России не проиграл. Не проиграл именно потому, что антикоммунистическая революция так и не состоялась. А не состоялась она по причине острой национальной недостаточности, свойственной тогдашнему демократическому движению.
И если эта проблема не будет решена, то все опять повторится сначала. Собственно, уже и повторяется.
Димитрий Саввин
