О, сколько же раз можно было слышать эту знаменитейшую формулу: «с Россией и русскими нужно было бы поступить, как с немцами после 1945 года!» Для известной части как бы либералов эти слова стали чем-то вроде догматической истины, для националистов и как бы правых – классическим примером «демшизы». Однако, если попробовать разобраться в деле с подлинно правой, консервативной точки зрения, то очень скоро выяснится: идея-то совсем и неплоха. Если, конечно, мы имеем ввиду то, что действительно было сделано в Западной Германии в 40-50-х годах, а не более или менее странные фантазии на эту тему.
Как это часто бывает, представления о «немцах после 45-го» в общественном сознании смешались в эпический клубок, в котором, в полном соответствии с правилами эпоса, есть лишь сегодняшний день и прошедшие времена, которые «давным-давно». В результате, законы и нормы, принятые в ФРГ в 1960-70-е гг., рассматриваются в общей массе того, что сделали «после 45-го». А важнейшие события и особенности государственного строительства ФРГ конца 40-х – начала 50-х, не учитываются вовсе. Меж тем, западногерманское экономическое чудо и основы общественно-политического строят Федеративной республики были созданы именно тогда. И вот этот-то опыт, действительно, может иметь чрезвычайно важное значение для будущей свободной России.
Ключевая формула, которая позволяет понять суть того, что действительно творилось в ФРГ после 1945 г. – это христианская демократия. Этот концепт был отнюдь неслучаен и, в общем и целом, может считаться политическим импортом из-за океана. Ибо в тот период времени и Соединенные Штаты, и Британская Империя однозначно рассматривали самих себя как представителей христианской цивилизации. Именно это определение – страны христианской цивилизации – использовал, например, Уинстон Черчилль, противопоставляя им социалистический лагерь во главе с СССР. Что же касается США, то там религиозный консерватизм и даже фундаментализм был еще более силен, чем в Англии. Демократия рассматривалась как атрибут христианского государства и общества, которым противостоят безбожники – нацисты или коммунисты. К слову, представление о Третьем Рейхе как о стране победившего язычества и оккультизма в значительной степени основывается на военной пропаганде союзников: война против нацизма сознательно и целенаправленно подавалась как война свободных христианских народов против варваров, язычников и богоборцев. По большому счету, для американцев 40-х годов христианская демократия вообще была безальтернативна, ибо нехристианскую демократию, в пределах стран европейского корня, абсолютное большинство из них в принципе не могло себе представить.
В случае Западной Германии религиозный аспект был подчеркнут с самого начала – по очень веским причинам. После всего того, что прокатилось по миру в XX столетии, как-то подзабылся тот факт, что историческим центром социалистической и коммунистической идеологии была именно Германия. Именно в объединенной Германии Бисмарка одерживали свои первые парламентские победы социал-демократы, именно немецкую прописку первоначально имели Маркс с Энгельсом – отцы основатели всех без исключения Интернационалов. Социалистическая традиция глубоко уокренилась в немецкой земле. А кроме нее, существовала не менее мощная традиция национализма крови – того национализма, главным действующим субъектом которого является образованный кровным единством народ – Volk. О том, какой термоядерной силой может обладать соединение этих двух традиций, в 1945 году помнили еще очень хорошо.
Теоретически, конечно, можно было противопоставить этим двум мощнейшим политическим течениям базовый набор демократических прав и идею абстрактной свободы. Но такой опыт Германия до того уже пережила – в годы Веймарской республики. И опыт этот оказался весьма печальным. Выяснилось, что этот самый базовый набор мало что стоит для общества, в котором, с одной стороны, не имеется соответствующей политической культуры, а с другой – присутствует чувство колоссального национального унижения. Веймарская демократия оказалась не нужна почти никому, и ее благополучно раскачивали со всех сторон – коммунистической, нацистской, консервативно-монархической, и в итоге укачали.
После Второй Мировой, когда делом занималась уже англосаксонская оккупационная администрацию, эту ошибку исправили. И вместо абстракции и формальных прав-свобод предложили альтернативную национальную идею, укорененную как в немецкой, так и в общеевропейской традиции. А именно, умеренный религиозный консерватизм, политическим проявлением которого является демократия. Религиозный консерватизм был крайне важным элементом этой системы, ибо его наличие являлось предохранителем от скатывания ее как в социализм, так и в те или иные формы неонацизма.
В итоге, Конституция ФРГ 1949 года начиналась со слов: «Сознавая свою ответственность перед Богом и людьми…», а в статье 7-й прямым текстом было сказано: «Религиозное обучение является в государственных школах, за исключением неконфессиональных школ, обязательным предметом».
Впрочем, помимо религиозно-консервативной составляющей, в политическом строе ФРГ имелся и весьма существенный националистический элемент. В 50-60-х годах западногерманская внешняя политика последовательно строилась на принципах ирредентизма. Официальный Бонн претендовал на объединение Германии в границах 1937 года, то есть отрицал не только легитимность ГДР, но и передачу восточных областей Рейха социалистической Польше и СССР. Причем доктрина Хальштейна, которой ФРГ руководствовалась вплоть до времен Вилли Брандта, предполагала крайне жесткое продвижение этой установки в дипломатический сфере.
Вопреки ставшему расхожим представлению, созидание послевоенной западногерманской государственности (и, кстати, тамошнее «экономическое чудо») строилось отнюдь не на принципах тотального подавления национального чувства и национальной традиции, и пропаганде абстрактных свобод – то ли в анархо-либертарианской, то ли в социал-демократической версии. В действительности ФРГ основывалась на концепте религиозного консерватизма американского типа, который, в свою очередь, был положен в основу нового понимания патриотизма. Конрад Аденауэр и его последователи не пытались бороться с нацизмом и коммунизмом, уничтожая в немцах национальное самосознание и патриотическое чувство. Вместо этого, они дали немцам альтернативную форму того и другого – в виде концепта христианской демократии.
И этот опыт оказался вполне успешным.
Конечно, российские реалии в XXI веке слишком отличаются от того, что можно было наблюдать в Германии 40-х годов. Перенести сюда, после падения путинского режима, идеи и практики христианских демократов аденауэровских времен будет просто невозможно: иной культурный ландшафт, совсем иной уровень массовой религиозности, иные политические традиции, и т.д. Однако фундаментальный принцип западногерманское политики 40-50-х годов будет не просто востребован, но безальтернативен: успешное государственное строительство и общественное развитие возможны не через уничтожение национального чувства и патриотизма, а только через придание им иной формы и иных идеологических акцентов. Это может нравиться, может не нравиться, но все указывает на то, что иного пути просто нет.
По крайней мере, именно этому учит нас опыт ФРГ. А многим из тех, кто сегодня призывает поступить с русским народом, как с немцами после 1945-го, остается лишь ответить евангельскими словами: «Не знаете, чего просите…»
Дмитрий Саввин
