Алекс Синодов: Мои воспоминания о роли Иосифа Давидовича в жизни страны и моей
У С. Лема в «Эдеме» на одноименной планете существовал «завод», или некое «производство» замкнутого цикла. В условном начале конвейер принимал поступающие из печи горячие заготовки, автоматы формовали их, продукт перемещался на конвейере дальше, где происходил следующий этап обработки, затем ещё несколько, а в конце, на глазах изумлённых землян, готовый вроде бы продукт поступал в ту самую плавильную печь, из которой появлялись исходные заготовки. Такой инопланетный perpetuum mobile.
Это описание вспомнилось мне в связи с осуждением жизненного пути И.Д. Кобзона. В моей жизни он действительно оставался одной из констант, позволяющих напрямую оживлять самые ранние воспоминания детства. Я учился говорить, а он уже пел по телевизору. И, в отличие от прекрасных тогда девушек на телеэкране, он не сильно изменился за прошедшие 50 лет. Не потому, что вечно юн, а, напротив, оттого, что в 25 лет был уже старчески одеревенелым.
Я ни у кого в личной фонотеке не видел ни одной его пластинки. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то назвал его своим любимым певцом. Я не встречал человека, ходившего на его сольный концерт, хотя допускаю, что пенсионеры из провинции готовы были приходить в местный зал по льготным билетам, взыскуя сентиментального умиления по лучшим дням своей жизни.
В своей манере исполнения Кобзон всегда, даже в ранней молодости, был абсолютно конвенционален, пел так, как надо, пел то, что надо, при искренности «околонуля». Точнее, не пел, если под пением понимать выражение эмоций, а извлекал нужные ноты.
Его желание быть всегда с кем надо, легко реализуемое при едином центре власти, в моменты его раскола вынуждало Кобзона хаотично метаться между оппонентами ровно до тех пор, пока не определялся победитель. Так он бегал из Кремля в Белый дом в 1993-м, конечно же, в функции «миротворца». В 1996-м, когда было неясно, победит Ельцин или Зюганов, он пел на концертах в поддержку обоих.
«Лихие 90-е» известны усилением открытого влияния преступного мира на общественную жизнь, и здесь наш герой своевременно сориентировался на местности и подружился с блатными авторитетами. Для них он тоже пел и помогал им по мере возможности, после чего принимал участие в концерте для милиционеров в день милиции. Под американские санкции 25 лет назад он попал именно за дружбу с мафией.
Всем известно, что он родился в Украине, клялся ей в любви, а себя называл украинским патриотом. Нынешняя война России с Украиной нисколько не изменила его риторики, и он совершенно правомерно называл себя украинским патриотом. Правомерно с той оговоркой, что облик этого «украинского патриотизма» определяется не в Киеве, а в Кремле. Живи он в Киеве, был бы убеждённым бандеровцем.
Он с успехом передал своё понимание патриотизма детям и внукам — именно поэтому они живут там, где тепло и не дует, и не ссорятся с местными властями. В основном почему-то в Англии, лишение возможности посещать которую столь опечалило Иосифа Давыдовича.
Во времена моей юности единственная в СССР фирма звукозаписи «Мелодия» выпускала пластинки, исходя не из рыночных соображений, а по рекомендациям идеологических органов ЦК КПСС. Лицензионная запись западной рок-музыки представляла собой уникальный феномен с относительно небольшим числом копий, и цена такой пластинки на чёрном рынке превышала номинал раз в 10. Идеологически правильные записи издавались многомиллионными тиражами независимо от спроса. Иосиф Давыдович, конечно же, даже на самые отвлечённые и лирические темы пел правильно, так, как это рекомендовал идеологический отдел ЦК и лично товарищ Брежнев. Поэтому его пластинки можно было найти в любом магазине и магазинчике страны, располагавшим соответствующим отделом. Отказаться от них завмаг не мог. Каждая долгоиграющая пластинка стоила 2 р. 15 коп., и только классика вместе с речами Брежнева продавались по цене 1 рубль 45 копеек. Вылежав определённый срок, нераспроданные пластинки уценялись, и Кобзон опускался до уровня Брежнева и Бетховена. Проходило ещё несколько месяцев, и он же, вместе с дорогим Леонидом Ильичом, предлагался копеек по 70. Затем происходила следующая уценка нереализованного товара. Сколько их предусматривалось тогдашними инструкциями, я не помню, но видел в конце семидесятых на развале в небольшом городке долгоиграющий диск Кобзона за 7 копеек.
В конце концов, по истечении всех предусмотренных сроков, место на торговых полках надо было освободить — для новых записей речей Брежнева и песен Кобзона, поэтому залежалый товар актировался, списывался и в качестве сырья отправлялся на переплавку, откуда поступал в единственную в СССР фирму звукозаписи «Мелодия», где Иосиф Давыдович записывал на чистый носитель новый набор патриотических и других правильных песен.
И цикл начинался заново.
